Я бывал на таких совещаниях, когда ножки столов не выдерживали и корежились, стулья завязывались узлами, а стены скрежетали одна об другую так, что из комнаты можно было выжимать пот. Я бывал на совещаниях, где о больном говорили так долго, что больной появлялся из воздуха во плоти, голый на кофейном столике перед ними, уязвимый для любой бесовской идеи, которая придет им в голову, – за время совещания они успевали размазать его в кашу.
Потому я и нужен им на совещаниях – дело может оказаться очень грязным, и кто-то должен выгребать, а поскольку комнату для персонала открывают только на время совещаний, им нужен там такой, который не проболтается о том, что происходит. Как раз я. Я занимаюсь этим давно – протираю, промокаю, стряхиваю, и в этой комнате, и в прежней, деревянной, в старом корпусе, – что персонал меня даже не замечает; я кручусь, а они смотрят сквозь меня, как будто меня нет – если бы я не пришел, они заметили бы только, что между ними не плавает в воздухе ведро и губка.
Но на этот раз, когда я стучу в дверь, старшая сестра выглядывает в глазок, глядит на меня в упор и не отпирает дольше обычного. Лицо ее приняло нормальную форму, сильное, мне кажется, как всегда. Остальные размешивают сахар в чашках, стреляют сигареты, как заведено у них перед каждым совещанием, но чувствуется, что все напряжены. Сперва я подумал, из-за меня, потом вижу, что старшая сестра даже не села, даже не потрудилась взять чашку кофе.
Она пропускает меня в щель, снова буравит меня обоими глазами, когда я прохожу мимо, потом закрывает дверь, запирает, круто поворачивается и опять смотрит. Понятно, подозревает меня. Я думал, она так расстроилась из-за непослушания Макмерфи, что ей будет не до меня, но вид у нее невозмутимый. Голова ясная, и она думает, как это мистер Бромден услышал, что острый Макмерфи велит ему проголосовать, поднять руку. Она думает, как это он догадался положить тряпку и сесть рядом с острыми перед телевизором. Больше никто из хроников этого не сделал. Она думает, не пора ли немного проверить нашего мистера вождя Бромдена.
Поворачиваюсь к ней спиной и лезу с губкой в угол. Поднимаю губку над головой, показываю всем в комнате, что она покрыта зеленой слизью и что работа у меня тяжелая; потом опять наклоняюсь и тру пуще прежнего. Но сколько ни усердствую, как ни притворяюсь, будто забыл о сестре, все равно чувствую, что она стоит у двери и сверлит мне череп, кажется, сейчас просверлит насквозь, сейчас не выдержу и закричу, во всем признаюсь, если она не перестанет дырявить меня глазами.
Тут она спохватывается, что на нее саму смотрят – весь персонал. И как она про меня гадает, так же они гадают про нее – что она сделает с этим рыжим пациентом. Ждут, что она скажет про него, – им дела нет до какого-то дурака индейца, стоящего в углу на четвереньках. Они ждут, и она перестает смотреть на меня, берет чашку кофе, садится и размешивает сахар, осторожно, чтобы ложка, не дай бог, не задела чашку.
Начинает доктор.
– Ну что, друзья, не пора ли нам пора?
Он улыбается через плечо молодым врачам, а те попивают кофе. Старается не глядеть на старшую сестру. Она сидит так тихо, что он нервничает и ерзает. Он хватает свои очки, надевает, чтобы посмотреть на часы, потом заводит часы и одновременно говорит:
– Четверть. Давно пора начать. Так. Это совещание, как большинству известно, созвала мисс Гнусен. Перед собранием терапевтической группы она позвонила мне и сказала, что, по ее мнению, Макмерфи вызовет в отделении беспорядки. Отличная интуиция – в свете того, что произошло несколько минут назад, – вам не кажется?
Перестал заводить часы – заведены уже так, что еще один поворот, и они разлетятся по всей комнате; сидит, улыбается циферблату, барабанит по руке розовыми пальчиками, ждет. На этом месте обычно она берет руководство совещанием на себя, но сейчас молчит.
– После сегодняшнего, – продолжает доктор, – никто не станет утверждать, что мы имеем дело с обыкновенным человеком. Определенно нет. Он является фактором беспорядка, это очевидно. И… Э-э… Как мне кажется, цель нашей беседы – решить, какие действия мы предпримем в отношении больного. Насколько я понимаю, сестра созвала совещание – поправьте меня, если я заблуждаюсь, мисс Гнусен, – чтобы мы с вами обсудили ситуацию и выработали единое мнение о том, как нам поступить с мистером Макмерфи.
Он смотрит на нее искательно, но она по-прежнему молчит. Она подняла лицо к потолку – скорее всего ищет грязь – и, можно подумать, не слышала ни слова.
Доктор поворачивается к молодым врачам, которые сидят рядком в другом конце: все закинули правую ногу на левую, у всех на правом колене чашка кофе.
– Я понимаю, друзья, вы еще не успели поставить ему диагноз, однако вы имели возможность наблюдать его в деле. Что вы думаете?
Вздергивают головы. Ловко их прищемил. Переводят взгляд с него на старшую сестру. Непонятно даже, как за несколько минут она забрала прежнюю власть. Только сидела, улыбалась в потолок и молчала, но опять она – главная, и опять все вспомнили, с кем здесь надо считаться раньше всего. Если эти ребята выступят неудачно, стажироваться им дальше в Портленде, в больнице для алкоголиков. Заерзали, как доктор.
– Да, он определенно вносит элемент беспорядка. – Первый стажер решил сыграть наверняка.
Они все попивают кофе и думают. Потом вступает следующий:
– И может представлять собой реальную опасность.
– Верно, верно, – говорит доктор.
Молодой решил, что он на правильном пути, и продолжает.
– Причем немалую опасность, – говорит он и наклоняется вперед. – Нельзя забывать, что этот человек совершал насильственные действия единственно для того, чтобы быть переведенным из колонии в относительно комфортабельные условия больницы.