Пролетая над гнездом кукушки - Страница 91

– Уильям… Биббит!

– Доброе утро, мисс Гнусен, – сказал Билли и даже не подумал встать и застегнуть пижаму. – Он взял девушку за руку и улыбнулся. – Это кэнди.

В костлявом горле у сестры что-то заклокотало.

– Билли, Билли… Как мне стыдно за вас.

Билли еще не совсем проснулся и слабо воспринимал ее укоры, а девушка, теплая и вялая после сна, возилась, искала под матрасом свои чулки. Время от времени она прекращала свою сонную возню, поднимала голову и улыбалась сестре, которая стояла над ними с ледяным видом, скрестив руки; потом проверяла пальцами, застегнута ли кофточка, и опять принималась дергать чулки, прижатые к кафельному полу матрасом. Оба они двигались как толстые кошки, напившиеся теплого молока, разомлевшие на солнце; мне показалось, что они тоже еще не протрезвели.

– Ах, Билли, – разочарованно, чуть ли не со слезами в голосе сказала сестра. – Такая женщина! Продажная! Низкая! Размалеванная…

– Куртизанка? – Подхватил Хардинг. – Иезавель? – Сестра повернулась и хотела пригвоздить его взглядом, но он все равно продолжал: – не Иезавель? Нет? – Он задумчиво поскреб голову. – Ну, тогда Саломея? Славилась своей порочностью. Может быть, вы хотели сказать – Демимоденка? Я просто хочу помочь.

Она опять повернулась к Билли. Он был занят тем, что пытался встать на ноги. Он перевернулся на живот, подобрал под себя колени, поднял зад, как корова, потом разогнул руки, потом оперся на одну ногу, потом на обе и выпрямился. Он был доволен своим успехом и как будто не замечал, что мы столпились в дверях, поддразниваем его и кричим: «Ура!»

Громкие голоса и смех захлестнули сестру. Она оторвалась от Билли и девушки и перевела взгляд на нашу стаю. Эмалево-пластмассовое лицо разваливалось. Она закрыла глаза и старалась унять дрожь. Она поняла, что этот миг настал: ее приперли к стенке. Когда она открыла глаза, они были совсем маленькие и неподвижные.

– Беспокоит меня, Билли, – сказала она, и я услышал перемену в ее голосе, – как это перенесет ваша бедная мать.

На этот раз ее слова произвели нужное действие. Билли дернулся и приложил ладонь к щеке, будто ее обожгло кислотой.

– Миссис Биббит всегда гордилась вашим благоразумием. Мне это известно. Она ужасно расстроится. Билли, вы знаете, что с ней бывает, когда она расстраивается, вы знаете – бедняжка сразу заболевает. Она очень чувствительна. Особенно в том, что касается ее сына. Она всегда говорила о вас с гордостью. Она все…

– Нет! Нет! – Он открывал и закрывал рот. Он мотал головой, умолял ее. – Н-не н-н-н-надо!

– Билли, Билли, – сказала она. – Мы с вашей мамой старые подруги.

– Нет! – Закричал он. Его голос оцарапал белые голые стены изолятора. Он поднял подбородок и кричал прямо белой луне-лампе в потолке. – Н-н-нет!

Мы перестали смеяться. Мы смотрели, как складывается Билли, чтобы лечь на пол: голова откинулась назад, колени подогнулись. Он тер ладонью зеленую брючину, вверх-вниз. Он мотал головой в панике – мальчишка, которому пообещали немедленную порку, сейчас только срежут розгу. Сестра тронула его за плечо, успокаивая. Он вздрогнул, точно от удара.

– Билли, я не хочу, чтобы мама о вас так думала… Но что мне самой прикажете думать?

– Н-н-не г-говорите, м-м-м-мисс Гнусен. Н-н-не…

– Билли, я обязана сказать, я просто не верю своим глазам – но что еще прикажете думать? Я нахожу вас на матрасе с женщиной такого сорта…

– Нет! Это н-не я. Я н-не… – Он опять поднес ладонь к щеке, и ладонь прилипла. – Это она.

– Билли, девица не могла затащить вас силой. – Она покачала головой. – Поймите, мне бы хотелось думать иначе… Ради вашей бедной мамы.

Рука поехала вниз по щеке, оставляя длинные красные борозды.

– За-за-затащила. – Он огляделся. – М-м-Макмерфи! Он! И Хардинг! И остальные! Они д-д-дразнили меня, обзывали!

Теперь его лицо было прикреплено к ее лицу. Он не смотрел ни налево, ни направо, только прямо, на ее лицо, как будто вместо черт там был закрученный спиралью свет, гипнотизирующий вихрь сливочно-белого, голубого и оранжевого. Он сглатывал слюну и ждал, что она скажет, но она молчала; ее смекалка, эта колоссальная механическая сила, снова к ней вернулась – просчитала ситуацию и доложила ей, что сейчас надо только молчать.

– Они м-м-меня з-заставили! Правда, м-мисс Гнусен, она за-за-за…

Она убавила луч, и Билли уронил голову, всхлипывая от облегчения. Она взяла Билли за шею, притянула его щеку к своей накрахмаленной груди и, гладя его по плечу, медленно обвела нас презрительным взглядом.

– Ничего, Билли. Ничего. Теперь вас никто не обидит. Не бойтесь. Я объясню маме.

А в это время продолжала свирепо глядеть на нас. И ее голос, мягкий, успокоительный, теплый, как подушка, не вязался с твердым фаянсовым лицом.

– Ничего, Билли. Пойдемте со мной. Вы можете подождать в кабинете у доктора. Нет никакой нужды держать вас в дневной комнате и навязывать вам общество этих… Друзей.

Она повела его в кабинет, поглаживая по склоненной голове и приговаривая: «Бедный мальчик, бедный мальчик», – а мы тихо убрались из коридора и сели в дневной комнате, не глядя друг на друга и ничего не говоря. Макмерфи уселся последним.

С той стороны прохода хроники перестали толочься и разместились по своим гнездам. Я украдкой поглядывал на Макмерфи. Он сидел в своем углу – минутный отдых перед следующим раундом, а раундов еще предстояло много. То, с чем он дрался, нельзя победить раз и навсегда. Ты можешь только побеждать раз за разом, пока держат ноги, а потом твое место займет кто-то другой.

С поста опять звонили по телефону, и приходило начальство знакомиться с уликами. Когда появился наконец сам доктор, они посмотрели на него так, как будто это он все устроил или по крайней мере разрешил или простил. Он бледнел и дрожал под их взглядами. Ясно было, что он уже слышал почти обо всем, но старшая сестра рассказала ему еще раз в подробностях, медленно и громко, чтобы мы тоже слушали. Слушали, как надо, на этот раз – серьезно, не шушукаясь и не хихикая. Доктор кивал, теребил очки, хлопал глазами – такими влажными, что, казалось, он ее обрызгает. Под конец она рассказала о Билли – по нашей милости он пережил трагедию.